Тысяча и одна теория.

С Ларри возможны 3 ситуации:
1. Они нереальны ни в прошлом ни в настоящем.
2. Они реальны и в прошлом и в настоящем.
3. И они реальны в прошлом и нереальны в настоящем.
Но вне зависимости от этого Элька не заслуживает всего дерьма, что на нее льется.
Если они нереальны ни в прошлом ни в настоящем, то какого черта она должна это терпеть. ЛШ залипли со своим хэдканоном и не видят ничего вокруг. Если подойти со стороны того, что она не сааамая хорошая девочка, которую Луйка себе мог найти, то все равно это его право выбора и ее право быть собой и вести себя как ей хочется. Да пьет, да курит, ну и что, она же студенточка. Когда еще? К тому же, можно подумать, наши мальчики очень святые. И если Лу устраивает ее поведение, то и я смирюсь и смогу это принять.
Если Они реальны и в прошлом и в настоящем, и Эля всего лишь борода, то тем более не стоит на нее гнать. Тогда это ее работа, у нее в контракте прописано быть с Лу. Она, по сути, защищает личную жизнь Ларри и принимает удар на себя. Она служит щитом между мальчиками и хэйтерами. ЛШ верят, что Элька мешает камминг ауту, а я же считаю, что она совсем не причем. Здесь уже вопрос в другом: готовы ли мальчики? И нужно ли это делать вообще? Жду 22 числа скрестив пальчики, но все равно думаю, что им этого делать не стоит. Ато такоооооое начнется! Полетят серваки на тумбе и тви. Но это фигня. Мальчикам же самим будет тяжело. Безусловно найдутся добрые люди, которые поддержат, и ЛШ будут счастливы, но наряду с поздравлениями будут идти комментарии полные злости, ненависти и презрения. К тому же, выход Ларри отразится на всей группе, в которой еще три мальчика, между прочим. Им тоже придется держать удар. Это будет скандал, резонанс, но это буде уже совсем другая история.
Если они реальны в прошлом и нереальны в настоящем, то когда-то Луи было хорошо с Гарри. Теперь он счастлив с Эль. Нельзя ненавидеть ее просто за то, что между Ларри когда-то что-то было.
Нет, я не ЭШ. Да, я ЛШ.
Нет, я не фан Элеонор. Да, я считаю, что это вообще глупая затея состоять в ее фан-клубе.
Нет, я я не упираюсь и ни с кем не спорю. Да, я думаю, что любое мнение нужно подвергать сомнению.
Нет, я не защищаю Элю. Да, я верю, что она не заслуживает подобного отношения.

@темы: Мои ОТП всем ОТП ОТП, Таракаши аплодируют стоя., 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Вот так заглянешь как-то в клетку, а птички-то и улетели.

+3

@темы: режиссерская хлопушка, 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Сказка про Питера Пэна без Питера Пэна

Мелиса мамочка потерянных мальчиков. Сначала Айзека приютила, а теперь Это!
Мое сердце - лохмотья

@темы: TeenWolf, Глаза на слезы наворачиваются

---

Faith, trust and pixie dust

Peter Pan, n.
King of the Lost. Bloody demon.
Master of puppets. A good old fashioned ＶＩＬＬＡＩＮ．

Он вредный, эгоистичный, он бабник.
Ну, канонический Питер Пэн.
А этот просто подонок какой-то
И я не знаю почему это выглядит так охуенно круто и правильно.

@темы: Таракаши аплодируют стоя., OnceUponATime

---

Выбор Эми

Хочу еще эпизодов с Дримлордом. Он же Габриэль хувианской вселенной.
Его образ создан в лучших традициях идей и умалишений Трикстера наделенного могуществом высшего существа ангельского происхождения.
Сложно раскрыть героя за один эпизод, скомкано как-то получилось, но меня все равно протащило!

@темы: Доктор Кто, Таракаши аплодируют стоя.

---

А в 16 я пошла блядовать

Предупреждения в фф: "если это противоречит каким-то вашим принципам, то не читайте"
Каким нахуй принципам? Я все свои принципы еще года три назад на трафик променяла, а трафик просрала читая по ночам фикбук и дайровские кинк-фесты.

@темы: Синдром принцессы, С любовью к дурному обществу, Таракаши аплодируют стоя.

---

Полуночные нахождения, а по сути ВОТ ТАК РАЗБИВАЮТСЯ ШИППЕРСКИЕ СЕРДЦАААаАААААААААА!!

Во-первых, никогда никого не осуждаю.
Во-вторых, всегда и ко всему стараюсь относится с пониманием.
А в-третьих, люблю этих пятерых идиотов.
Но если в итоге правда выплывет, и окажется, что ЛАРРИ это даже не броманс, а так, спланированная пиар акция, которая слегка вышла из под контроля, я буду, мягко говоря, разочарована, а, честно говоря, разбита. Это же просто как святым торговать!
Ну, в любом случае, любить я их уже вряд ли перестану. Ведь помимо ларри в бэнде есть еще 3 мальчика. Вот и отдам им всю нежность.

@темы: Таракаши аплодируют стоя., 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

#ГАРОЛЬД ЭДВАРД СТАЙЛС

Мой любимый и единственный в этом мире капкейк разменял третий десяток
С 20тым кумпле аньес тебя, милый

П.С. Акорну 18.
Ну я просто не могла не вспомнить.

@темы: Oh, my man I love him so, 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Эта идиотская улыбка.

Первая видео-работа при мне, будучи дирекшионером.
Горжусь и рыдаааааю.
Ленту в тви бомбит, а еще и 20летие Стайлса вот-вот и в силу вступит. Ваще задымится!
Накрутила 5 просмотров - сделала свой вклад в рекорд.

@темы: режиссерская хлопушка, 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Красиво и сильно очень гиперболизировано. ОБОЖЖЖЖАЮ1!!

08.09.2013 в 04:20

Пишет  миграция:

Автор:  миграция
Название: головокружение
Пейринг: скайзек
Размер: ~3000
Предупреждения: ау-вселенная (без оборотней, Стилински в городе не живут), издевательство над детьми, смерть второстепенного персонажа.
Описание: Мне было шестнадцать, когда я убил своего отца, Скотт.
От автора: ost: Lhasa De sela – Love came here (мелодия, слова не так важны, хоть и к месту)

головокружение

Скотт вяло вытягивается на диване, закидывает ногу на ногу, а сам прогибается в спине, потягиваясь руками. Большие наушники съезжают с привычного места, а по комнате проносятся звуки привычных битов. Он быстро, даже как-то скупо облизывается, а потом переводит взгляд с потолка на вход в комнату, лениво всматриваясь в знакомые черты. Айзек стоит, прислонившись к косяку плечом и скрещивая ноги. В левой руке алеет сигарета, а в комнату проникает приторно-свежий запах дыма и ментола. Лейхи выглядит усталым и каким-то потерянным. Глаза прикрыты, а губы неприятно растягиваются в ухмылке. Скотт не сводит взгляда, лишь медленно моргая. Айзек затягивается и долго не выдыхает, отсчитывая про себя до десяти. Пальцы тянутся к выключателю; щелчка почти не слышно, только резкая темнота бьет по глазам.
– Айзек? – голос звучит взволнованно, удивленно.
Но тот не отвечает, продолжая, как кажется Скотту, стоять всё также в дверях.
– Знаешь, – у Айзека много тягучих нот. Иногда Скотту кажется, что тот специально тренируется, может даже перед зеркалом. Отрабатывает произношение: четкое движение языка, придыхание и томность, которые осадком опадают на каждую букву. – Сегодня особенный день.
И замолкает. Только проталкивает дым сквозь прикрытые губы, прислушиваясь к той ерунде, которая бухает у Скотта в наушниках. А последний молчит, не торопится. Скотт давно научился не перебивать, прислушиваться. У каждого бывает такой момент, когда накатывает. Когда возникает потребность в том, чтобы все вокруг заткнулись и выслушали. Айзек всегда чересчур эмоциональный, подверженный влиянию того или иного момента. Гордый, ироничный, иногда жестокий. И совсем съезжающий, когда что-то напоминает ему о его прошлом. Том самом прошлом, в которое Скотта так никто и не посвятил. Их личное табу.
– Шесть лет назад умер мой отец, – хмыкает, ведет плечами и хмурится. Скотту не обязательно видеть, он просто знает, как Айзек сейчас выглядит. Выучены привычки, жесты и мимика. До скрежета зубов. Даже если бы он захотел, у него бы никогда не получилось выкинуть всё это из памяти. Он пропитался Айзеком, зазубрил наизусть. И вот сейчас, даже сквозь темноту, он видит, как у Лейхи напрягаются плечи, как сильнее сжимаются пальцы на сигарете. Видит и продолжает молчать.
– Он был еще тем мудаком. Знаешь, есть такой тип людей, который нуждается в вечном контроле. В их жилах течет какой-то особый садистский раствор, который проедает дыры не только в них самих, но и в тех, кто их окружает. Черными пятнами остаются под кожей, зазубринами на костях и памяти. Всё подвергается разложению, гноению и преобразование в нечто нелицеприятное, подверженное разрыхлению личинками и червями. Но историю надо начинать с другого момента. Когда мне было пять, ко мне как-то вечером в комнату зашла мама. Она выглядела совсем не так, как я привык. На её лице не было той доброй улыбки, и пахло от неё как-то иначе. Чем-то соленным, жестяным и затхлым. Без привычных цветочных акцентов. Я, было, прикоснулся к её коленям, но наткнулся на такой холод, что запомнил на всю жизнь. Она смотрела куда-то мимо меня, её губы растянулись в безумном оскале. Она присела на угол кровати, покачиваясь, и засмеялась. Громко, страшно и лихорадочно. Её пальцы впивались в покрывало, а губы всё сильнее и сильнее растягивались, уродуя симпатичное лицо. Было страшно и хотелось ныть. Я хотел выбежать из комнаты, но она ухватила меня за плечи и притянула к себе, обнимая. Гулкие звуки становились тише, а она втягивала в себя мой запах. Дышала-дышала-дышала. Хлюпала носом, комкала мою футболку на плечах. Мне было неприятно и всё также страшно. Становилось мокро где-то над ухом, а мама, хрипя и булькая, давясь собственными стонами, нашептывала мне о том, что мы с ней обязательно сбежим. Что мы будем счастливы. Что всё будет хорошо. Всё, всё, всё. А я никак не мог понять, зачем сбегать, куда сбегать, а вернемся ли мы к ужину. Я тогда спросил её, а как же Дилан, мой старший брат, а она перестала раскачиваться, сильнее впилась пальцами мне в плечи, отстраняя от себя, и пытаясь заглянуть в глаза. 'Дилан? Какой Дилан, мальчик мой?' И рассмеялась. Её красивые руки, с такими тонкими запястьями, с выпирающими косточками, потянулись к моей шее. Холодные пальцы скользили от подбородка к кадыку, вырисовывая какие-то рисунки. Большими надавила под ним, а остальные пальцы, мертвой хваткой, сомкнула на шее. А я закричал, давясь собственным голосом, писком, воплем и слезами. Дальше наступила липкая темнота, только в памяти отпечаталось её обещание о том, что всё будет хорошо. После этого маму я больше не видел. Отец говорил, что мать забрали в психиатрическую лечебницу. Помешательство на почве потери старшего сына. Которого, кстати, нашли в бассейне. Несчастный случай, ошибка. Но это неправда. Мне еще долго снились мамины руки, на которых виднелись гематомы и царапины. Только через несколько лет я вспомнил, что в тот вечер на ней было её любимое платье в горошек. Но и оно было порвано. На ляжках виднелась засохшая кровь, чей след можно было проследить до самых икр. И взгляд. Такой бывает у людей, чьи жизненные ориентиры рухнули в один день. И они, оступаясь, провалились в пустоту. Было не так страшно, разбейся они сразу, но они продолжают слепо лететь, ощущая на себе взгляды, прикосновения; они слышат шепот и чувствуют, как им раз за разом ломают кости, раздирают грудную клетку и выдирают сердце. Конец так и не наступает, приходит только новый день и приводит за руку сумасшествие, которое игриво закатывает глаза, распахивает пасть и заглатывает с ногами. И тебя больше нет.
Айзек переводит дыхание, замолкая, а Скотт напряженно усаживается на кровати, локтями утыкаясь в колени. Сдергивает мешающие наушники и захлопывает лэптоп.
Это слишком. Это чересчур. Это не то, что он бы хотел услышать. И это не то, что можно так легко пережить в самом себе. Вот ты был в неведение, а сейчас, как тот человек, у которого выбивают подпорку, а потом любезно скидывают со скалы. Лети, милый, лети.
– Как-то отец обмолвился, что и меня утопит, как ту паршивую мразь. Как Дилана. Я плохо помню, как проходило моё детство до десяти лет. Всё слишком смазано, утоплено в мечтах и желаниях вырваться. Сумбурно и сюрреалистично. Когда смешались воспоминания, сны, фантазии, обида, непонимания и тонны боли. Вот только однажды наступил тот самый день, когда я, распахнув глаза, действительно понял, до неприятного осознания, что никогда не вырвусь из-под его контроля. Он всегда за мной наблюдал. Он везде и всюду. Он знал обо всем, что со мной происходило, и должно было случиться. Я помню, как на одиннадцатый день рождения, вместо подарка и праздника, он схватил меня за волосы и потянул в подвал. Кричать было бесполезно, соседи уже давно свыклись, что в нашем доме происходит что-то такое, на что страшно обратить внимание. Волосы натягивались, а ноги бились о ступени, так же, как и колени и спина. Задиралась футболка, а на коже образовывались ссадины.
Спустившись вниз, ему не понравилось, что я издаю слишком много звуков.

– Кто тебя воспитывал, маленький паршивец. Сколько раз тебе можно повторять, держи язык за зубами. Не открывай свою грязную пасть, если тебе не разрешили. Уяснил?

И приложил головой о кафельный пол.
Открыв глаза, я наткнулся на темноту. Всепоглощающую. Жуткую. Холодную. Ноги и руки упирались в стены, места было крайне мало. Тело скручивало от застоявшегося положения, пробивая судорогой. А воздух, плотной стеной, жадно заглатывался пересохшим ртом. Это был первый раз, когда отец запер меня в холодильной камере. Он даже повесил на крыжку замок. Не помню, сколько времени провел там в тот раз. Но не хватало места, воздуха и воды. Мочевой пузырь был переполнен. В тот день повезло, что меня выпустили до того, как я обоссался. Потому что потом неоднократно случалось и такое, когда меня закрывали там на сутки или двое. Представь себе, Скотт, твои макушка, плечи, шейные позвонки, задница, колени и ступки упираются в стенки. Спертый воздух, сплошная тьма, которая сводит с ума. И тишина. Ебанная тишина, когда ты слышишь только своё дыхание, сердцебиение и скрип ногтей о стены. Те ломаются, кровью и мясом размазываясь по поверхности. Больно, но это хотя бы как-то отвлекает от того, что происходит в голове. Когда впервые обделался под себя, чуть не сгорел от стыда. Но он, отец, потом заставил все выдраить. И еще раз. И еще.
Вариться в чужой ненависти. Изо дня в день, из часу в час. Собственный дом – замкнутое пространство, камера пыток и большая клетка. Мне отводилась комната на втором этаже. Выделялась тарелка, столовые приборы, одна чашка и странной формы стакан. В шкафу – все в двойном количестве. Две футболки, две рубашки, две пары джинсов. Одно на мне, другое в стирке. Свет можно было включать с семи часов вечера и до девяти. В девять пятнадцать – отчет о проделанной работе. В девять тридцать – трехминутное принятие душа. В девять сорок пять – отбой.
Меня наказывали по-любому поводу. Плохо убранная кухня, не вовремя вынесенный мусор, плохо просоленная курица, «B» за работу, маленькая зарплата, слишком длинные волосы, дерзкий взгляд, многословность. Смешно то, Скотт, что всего это на самом деле не было. Ну кроме, если честно, «B» за некоторые работы и действительно маленькую зарплату. Кто же будет платить подростку, который подрабатывает на кладбище, большие деньги? Да и мне тогда еще не исполнилось шестнадцати, хорошо, что вообще приняли и хоть что-то платили.
Пощечина – это самое лучшее, что можно было заработать от отца. Он отвешивал её с каким-то внутренним достоинством и гордостью. Редко сопровождал комментариями и быстро убирался прочь. И это было замечательно.
Как-то я пришел позднее, чем положено. Задержался по каким-то школьным поручениям. Отец ничего не сказал, только попросил перед тем, как я пойду спать, зайти к нему, – Айзек хрипло рассмеялся. Пальцы давно были обоженны дотлевшей сигаретой, – Я решил, что сначала зайду к нему, а потом уже в душ. Постучался, дождался разрешения, а затем зашел. Он сидел в кресле, читая какую-то книгу. Оторвавшись, окинул меня взглядом и мягким голосом, чуть ли не лучась добродушием, попросил подойди. Я послушался.

– Во сколько ты должен был сегодня вернуться, Айзек?
– К шести часам, сэр.
– А во сколько вернулся?
– Без десяти семь, сэр.
– Тебе кто-то разрешал опаздывать?
– Меня задержали после уроков.
– Мальчик мой, я не спрашивал причины, – мужчина ласково улыбнулся, кончиками пальцев очерчивая линии лица Айзека, - а спросил: тебе кто-то разрешал опаздывать. И не заставляй меня повторяться.
– Нет.
– "Нет" что?
– Никто не разрешал опаздывать, сэр.
– Дисциплина должна быть превыше всего. Распорядок дня, манеры, послушание. Тебе говорят - ты делаешь. И никак иначе.
Пальцы касаются отросших волос, накручивая и натягивая, почти даже не больно.
– В девять тридцать, если мне не изменяет память, ты должен был принять душ. Не так ли?
– Так, сэр.
– Но не принял, как я вижу.

Он схватил меня за шиворот и потянул в сторону душу. Заставил раздеться и отойти в угол, где располагался кран, включая холодную воду. Не успел я встать под воду, как меня дернули за руку вниз. Было скользко. Не удержавшись, поскользнулся и завалился вниз, почти что на бок, но упираясь коленями в пол. Первый удар ногой пришелся по животу, и я всё-таки завалился на бок. Потом по почкам, а дальше – без разбора. До тех пор, пока я не начал отхаркивать кровь. Та смешивалась с водой, красивыми узорами смываясь с белого кафеля. Помнится, я тогда подумал о том, что так и выглядит свобода. Когда твоя кровь, смешанная со струями ледяной воды, находит способ сбежать.

– Надеюсь, ты выучил этот урок, мальчик мой.

И ушел, оставляя меня там. Не ощущать боли, не чувствовать холода. Только думать о том, что зубы целы, а это хорошо. Да и за домашнее задание получил «А», разве это не здорово? Обвивать себя руками, пальцами впиваясь в кожу. Смеяться глухо, щекой неприятно, но терпимо вжимаясь в дешевое покрытие.
Я никогда и никому не жаловался. Мне бы никто и не поверил. Мой отец – замечательный учитель, тренер. Любимец родителей и их детей. У него множество наград и похвальных грамот. Каждый второй может спеть о нем хвалебную оду. Поэтому каждый раз, когда я обращался за помощью в больницу, какая-нибудь медсестра обязательно бросала «вот малолетний преступник, опять с кем-то подрался», а потом нехотя обрабатывала раны, вставляла кости, накладывала гипс и зашивала порезы.

Скотт не может продолжать это слушать. Его мутит и ведет. Ладони взмокли, а под кожей поселился такой невозможный страх и злость, что самому себе стыдно и неприятно признаться. По спине, между лопаток, соскальзывают капли пота, а в голове такая тишина, что становится больно.
Он не может и не хочет больше сидеть на месте, поэтому срывается с кровати, путается в своих же ногах и почти падает, но у него получается удержать равновесие. Поэтому он подходит к Айзеку, который невидяще смотрит куда-то в сторону книжного стеллажа. Его бьет мелкая дрожь, а губы всё также ломаются в усмешках. Скотт мягко проводит по его локтям пальцами, спускается ниже и обхватывает за кисти рук. Тянет за собой в сторону кухни, включает свет, усаживает на стул, а сам отходит лишь для того, чтобы включить чайник. Как только щелкает кнопка, вновь возвращается к парню, усаживаясь у него в ногах и обнимая за них же, укладывая голову на колени. Целует через ткань, трется носом, дышит любимым и родным запахом. И готовится слушать дальше, подавляя в себе весь тот клокочущий ужас и желание разрушать.

– Единственное, что отец никогда не делал – не пытался меня натянуть. Но его заводило зрелище, когда я закрывался руками, умоляя, чтобы он прекратил. Ширинка натягивался, обрисовывая контуры вставшего члена. Он жадно облизывал губы, его ноздри раздувались. Взгляд становился смоляным и каким-то жидким. От таких хочется скорее залезть в душ и драить себя до тех пор, пока не останется ни следа. Как бы он не хотел, он никогда не трогал в этом смысле. Но его злость становилась всё более яркой, красочной. Даже сочной. Ему было мало мне сделать просто больно, он хотел, чтобы я сломался, психанул, окончательно слетал с катушек. Но я продолжал держать себя в руках, улыбаться в нужные моменты, не поднимать взгляд. А потом, если помнишь, мы с тобой стали учиться на одном потоке. Нет, мы еще не были знакомы. Ты тогда меня и не замечал. Был окружен своими друзьями, свитой счастливых и лучших. А я просто смотрел. Смотрел. И закипал где-то внутри. Мне было ненавистно, что у всех всё так хорошо складывается, а ты, такой неидеальный, с кривой челюстью и странной прической, окружен людьми, которые тебя любят и уважают. И для вас в порядке вещей опаздывать на уроки, получать низший балл, прогуливать, целовать соседский девочек и многое другое. Для вас привычно жить и ни на что не оглядываться. От вас я подпитывался каким-то удивительным зарядом энергии. Приходил домой и начинал рисовать. Уходил от себя, от своей жизни. Эскапизм в полной красе. Много читал, открывал для себя столько всего удивительного, что хотелось продолжать жить. Люди намного сильнее, чем кажутся на первый взгляд. Ими можно вытирать полы, их можно втаптывать в дерьмо. Бить по больным точкам, ломать желания и мечты в зародыше. Но они всё равно будут упрямо стараться выжить, держать себя и не давать возможности потерять самого себя. Однажды в зеркале я увидел не забитого подростка, а симпатичного парня. Широкие плечи, сильные руки, безумно злой взгляд из-под бровей и улыбка. Я улыбался, Скотт. И именно тогда я понял, что не всё потеряно.
Мне было шестнадцать, когда я убил своего отца, Скотт.

– Мне кажется, или ты всё-таки не понимаешь, что от тебя требуется?
Отцовский голос приторными нотами обволакивал за плечи, пробираясь в самые далекие и потаенные места. У Айзека начало покалывать в подушечках пальцев, а в голове – пульсировать. Казалось, будто вот-вот закончится воздух.
– Нет, отец.
– Что именно «нет»? – Лейхи-старший склонил голову к плечу, а к губам поднес аккуратную салфетку, промокнув ею уголки рта.
– Не уверен, что не понимаю.
Время растягивалось, а стены кухни начинали давить. От неизбежного не было никакой возможности скрыться. Только благодаря счастливому случаю Айзек успел одернуть руку от стола, прижимая к груди. В то место, где мгновением раннее была его ладонь, впилась вилка. Отцовская рука ухватила за воротник рубашки, вынуждая придвинуться ближе к столу.
– Я не расслышал, повтори.
Айзек давно свыкся с тем, что не существует правильных ответов. Как бы ни старался, что бы ни делал, он всё равно будет в проигрыше, а отец останется недовольным. За натянутыми улыбками всегда следовало нечто такое, от чего приступы паники становились привычными гостями. И сейчас страх неприятно тянул внизу живота, скручиваясь тугим жгутом. Руки и ноги похолодели, а на висках выступила испарина. Всё шло по такой знакомой и накатанной схеме. Разговор, избиение, беспамятство, боль, мысли, ночь без сна, обработка ран, школа, мысли, мысли, мысли. И уходя в рекурсию.
Только в голове что-то неприятно щелкнуло. Будто переключая скорость или снимая все запреты.
Тихо сделав вдох, Айзек улыбнулся, расслабленно приподнимая верхнюю губу.
– Не уверен, что не понимаю.
Отец дернулся, злобно что-то шипя, но Айзек уже не слушал. Удивительно, как родители редко замечают, что их дети уже выросли. Вот и сейчас перед Джеймсом Лейхи стоял не его слабый сын, а взрослый мужчина, который в нахальном жесте развел руки в стороны, покачивая головы.
– Что-то не так, отец?
Мужчина медленно обошел стол и остановился вплотную к Айзеку, готовясь нанести удар. Но парню хватило выкинуть руки вперед, чтобы отец пошатнулся, поскальзываясь на злосчастной накрахмаленной салфетке, которая случайно упала на пол. Удар височной долей об угол. Несчастный случай. И не малейшего сожаления.

Даже не было никакого разбирательства. И так всё очевидно, как сказал шериф. Меня не отправили в приют лишь потому, что один из преподавателей согласился присмотреть за мной до совершеннолетия.
Когда ты остаешься один в этом мире, должно, наверное, становиться страшно. Но мне было так охуенно, Скотт. Я первые почувствовал себя счастливым. И таким всемогущим. Меня продолжали мучить кошмары, но каждый раз они оставались просто сном, и всё это становилось таким неважным. Я гулял допоздна, напивался, знакомился с людьми, ходил по клубам и много рисовал. Просто чертовски много. Я был забитым зверем, а становился хищником, который больше ни-че-го не боится.
Айзек вздрогнул, пальцами касаясь чужой макушки. Пропуская через пальцы пряди темных, слегка вьющихся волос.
– А потом мы с тобой лично познакомились. И мой мир разделился на "до" и "с этого момента". Возможно, если бы не ты, не твоя кривая челюсть и абсолютно хреновая прическа, я бы до сих пор в колено-локтевой намыливал полы.
Чайник давно вскипел и начал уже остывать, а Скотт не торопился вставать, крепче обнимая чужие ноги и закрывая глаза. Это так странно, когда ты живешь с человек уже много лет, но, оказывается, ты знаешь о нем настолько ничтожно мало, что становится горько. Но еще паршивее от того, что не было возможности хоть как-то помочь, разделить воспоминания и боль. Скотту требуется долгих двадцать минут, чтобы понять, что Айзеку и не нужна поддержка. Тот никогда не избавится от кошмаров, никогда не сбежит от своего прошлого. Но он никогда не будет сожалеть о том, что произошло. Потому что это была его семья, его история, его хреновая судьба, в которой невозможно ничего переписать.
– Надеюсь, что он горит в аду, Айзек, – Скотт говорит этом тихо, почти на грани слышимости, а Айзек весело фыркает.
– Уверен, что ему достанется вип-ложа с особыми извращениями, где его вывернут наизнанку и нашпигуют дерьмом.
Айзек смеется, а Скотт успокаивается, но не забывает. Ему предстоят долгие ночи и дни раздумий. Вот только сейчас об этом не хочется думать, поэтому он поднимается с колен, целует Айзека в щеку и вместо того, чтобы заново включить чайник, идет варить кофе. Сейчас он сделает самый крутой кофе из тех, что Айзек когда-либо пил, потом они посмотрят какую-нибудь комедию, под конец которой уже абсолютно не будут замечать банальную сюжетную линию, отвлекаясь друг друга. Займутся долгим и охуительным сексом, а потом заснут, и всё у них будет отлично. Потому что люди не такие слабые, какими кажутся. Потому что Скотт никому не даст посягнуть на его обожаемого, но такого эгоистичного, вспыльчивого и агрессивного волчару. Ни-ко-му.

@темы: Фанфикшн, TeenWolf, Мои ОТП всем ОТП ОТП

---

Королева

14.01.2014 в 23:35

Пишет  Code 187:

И немножко богини ног.
Потому что я люблю эту песню. И люблю Богиню.
Ох, фандом, почему ты молчишь, когда тут Богиня?

(с)

@темы: TheMortalInstruments

---

ААААААААААААААААААААААА! Как это невовремя!

28.08.2013 в 10:52

Пишет  Панда Дель Рэб:

Scisaac AU: In which Scott and Isaac think they’re being sly and Melissa is reminded, just for a second, why she married Agent Douchebag in the first place.

@темы: TeenWolf, Мои ОТП всем ОТП ОТП

---

Дети Короля

Тебе так трудно понимать его
Ты не откроешь сердца своего
А он проходит мимо и молчит
Но в душе его огонь горит
И молодые сердца эти два
От любви сгорают до конца
Любишь ты его а он тебя
Наверно больше чем себя(с)

Пишет  Code 187:

Ну, и из того же блога и пока не забыла, а то потом оно потеряется.
Всем пятая книга и наркоманский клуб.

(с)

+ еще 2 шикарнейших поста

Прочла "Зэ ласт стэнд" и познала боль о того, как Кэсс рушит собственный канон.
Блядь, больная толстая женщина, как можно менять характер персонажей от книги к книге, от рассказа к рассказу? Как можно в каждом новом рассказе опровергать всё то, о чём писала в предыдущих? Ну ё маё, за что ты так с нами?
А ещё я хотела маленьких Алека и Джо, но мне показали средний палец. Тяжело быть мной.
В связи с этим, я нуждаюсь в чём-то, что поднимет мне настроение.

Мои крошки.

(с)

Как поднять себе настроение?
Правильно, пойти на тумбу.
Ох, как же хорошо быть больным на голову шиппером.

(с)

@темы: Комплекс старшего брата, TheMortalInstruments

---

Ну это уже совсем НАРКОМАНИЯ! WTF приходит!

ДАААВНО ХОТЕЛА ПОБЫВАТЬ В НАЙТ-ВЕЙЛЕ

@темы: Поттериана, ЗАМЕТКИ, TeenWolf, Временами Supernatural, Multifandom-ное, TheMortalInstruments, Чертов Хэмлок Гроув!, 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

"Я научил тебя гореть - ты сожгла мне крылья..."

28.12.2013 в 23:13

Пишет  Code 187:

Я не знаю, зачем кидаю сюда эту наркоманию.
Ну пусть будет.

Автор:  Code 187
Бета: Кто-нибудь рискнёт?
Название: Расцелую того, кто придумает
Фандом: "Орудия Смерти"
Рейтинг: Скорее всего R.
Персонажи\пейринги: Джонатан\Клери
Жанр: "Боль, тлен и страдания" (с)
Описание: Таймлайн - после пятой книги. Кое-кто всё-таки добился своего.
Предупреждение: Бладплэй, ООСище, насилие над мозгом читающего.

Смотреть очень осторожно

Под ногтями Клери грязь вперемешку с кровью, а коктейльное платье её похоже на бывалую половую тряпку. Остроносые лакированные туфли давно лишились своих каблуков и застёжек, но снимать их она боится, ведь тогда ступни моментально пострадают от битого стекла и деревянных щепок, как это парой минут ранее произошло с Изабелль.

В волосах Клери блестят осколки витражей и капли утренней росы, яркие, как чёртовы бриллианты. Косметика на лице её гармонично сочетается с ярко-красными разводами и пятнами сажи, а вокруг шеи ожерельем светятся драгоценные камни кровоподтёков и синяков. Веснушчатые предплечья усыпаны мелкими масляными мазками порезов, как и бёдра, и одно из запястий подозрительно бездвижно, но это не мешает ей выглядеть принцессой.

Клери смотрит прямо, и глаза её горят ненавистью.

Среди окружающего её хаоса, человеческих криков, вспышек пламени и визга демонов, она смотрится поразительно гармонично, как неотъемлемая часть любого конца света, как его непосредственная участница и несостоявшийся руководитель. Вокруг неё восставшая преисподняя, вокруг - одно большое полотно, которое пишет старик Босх, ухмыляясь, и называет его продолжением своего «Ада». Под ногами Клариссы бывшие друзья, пепел от остова Института и целая ночь отчаянного сражения. В руках - двуручный меч, отобранный у бездыханного боевого товарища и Чаша, как символ того, что она что-то значит. Искусанные губы кривятся в безрадостной ухмылке, а расширенные зрачки похожи на свежевырытые могилы, лишь слегка окружённые вокруг зеленью.

Мир горит, и Кларисса Моргенштерн безумно похожа на его королеву.

-Ты за всё заплатишь.

У неё поразительные губы. С каждым новым ругательством, проклятием и обещанием вечных адских мук они становятся всё краше, созревают и наливаются, как вишни, и Джонатан мечтает первым собрать урожай. Он долго и упорно помогал маленькой сестрёнке повзрослеть. Поливал древо её разума сомнениями в правильности собственных суждений и решений, нашёптывал на ухо необходимые слова, которые позже формировались в мысли, не забывал закалять сердце потерями и лишениями, держал в теплице своего окружения, приручая, как, дикого зверя, и теперь гордился проделанной работой. Кларисса целиком и полностью принадлежала ему.

-Ты ответишь за каждую смерть, виновником которой являешься, я обещаю.

Острие меча упирается ему в грудь, и Джонатан поражается тому, как она до сих пор держится на ногах. Клери пытается выполнить свою угрозу, но падает вниз, ведомая собственным весом. За её плечами три бессонные ночи, десяток смертей и месяц сопротивления ломке, но она всё равно держит спину прямо и смотрит своими горящими глазами, смотрит и выжигает этим взглядом дыры. Тело практически не слушается её, и больше всего сейчас Клери мечтает забыть о бойне, в центре которой она сейчас находится, опустить кудрявую голову на мокрый асфальт и уснуть. Даже избранная Разиелем, та, в чьих жилах течёт ангельская кровь, она не способна бороться вечно.

-Ты будешь вечно гореть в аду, я позабочусь об этом.

Джонатан не может не улыбнуться в ответ на сотое за этот день обещание. Он прекрасно знает, чем закончится их диалог, что Ада, на самом деле, не существует, как и Рая, и что сестрёнка никогда не убьёт его, потому как у него есть кое-кто, что нужно ей больше, чем жизни её матери, Джейса и Саймона вместе взятых. Он опускается рядом с ней на колени и достаёт из кармана пальто небольшой кожаный кисет, расшитый серебряными нитями.

-Целый месяц, Кларисса. Достойный срок, должен признать, я почти что тобой горжусь. И если бы не твои постоянные попытки предательства и дезертирства, я бы даже расщедрился на нечто большее, чем слова, но ты же знаешь, что не заслужила этого.

Клери хмурится, кусает губы и делает вид, что не заинтересована в том, что брат может ей предложить, а потом резким движением пытается выхватить у него сумку. Джонатан смеётся, тихо и неуверенно, и перехватывает её запястье, качая головой. Клери знает, что ни за что не получит содержимое сумы просто так, но всё равно надеется на небольшую долю снисхождения с его стороны. Она скрипит зубами, а брат лишь самодовольно ухмыляется в ответ. Он медленно, демонстративно, открывает кисет, щёлкая кнопкой и не сводя с отчего-то беспокойной Клери глаз. Джонатан похож на волшебника, иллюзиониста, что шутя вытаскивает из шляпы кролика или превращает розу в голубя, а Клери – его восторженный зритель. Она жадно следит за каждым его движением, боясь упустить тот момент, когда свершится магия и облегчённо вздыхает, когда видит его тонкие, как у матери, пальцы, сжимающие небольшой стеклянный фиал. Горло её тут же начинает чесаться изнутри, во рту моментально пересыхает, а руки приходится сжимать в кулаки и прятать за спину, чтобы брат не видел, как они дрожат.

-Цена стандартная?

Клери тошнит. Тошнит от собственной слабости, зависимости и неспособности сопротивляться искушению. Она мечтает умереть, лечь с Джейсом на один погребальный костёр и исчезнуть, оставив после себя лишь несколько удачных рисунков. Она хочет убить Джонатана лично, испачкав свои руки в его проклятой крови, услышать, как он будет срывать голос от криков и лично увидеть в его глазах желание умереть, хочет, чтобы он просил о смерти. Клери хочет стать его палачом, но вместо этого она обхватывает ладонями лицо брата и медленно, глубоко целует, честно стараясь удержать от того, что бы откусить ему язык. Она буквально осязает его святую уверенность в своей неотразимости, давится вязкой слюной, что отдаёт похотью и металлом и кривит лицо от отвращения, когда губы Джонатана опускаются ниже, на линию её подбородка, а рука медленно забирается под юбку, скользя по бедру.

-Отдай, просто отдай.

Она хочет потерять рассудок, оправдать все свои дальнейшие действия наркотиками и не думать о том, что в который раз проигрывает ему. Клери заворожённо наблюдает за тем, как Джонатан зубами открывает фиал и отпивает немного, не переставая кривить губы в улыбке. Клери хочет стереть все его эти фальшивые ухмылочки метким ударом ноги, но вместо этого она тянется за ним следом, жадно вдыхая ставший таким тяжёлым воздух, задыхается от желания и оцарапывает переломанными ногтями плотную ткань пальто, когда с силой впивается оцепеневшими пальцами в его плечи, не давая брату уйти, сохраняя между ними непозволительно маленькую дистанцию. Они дышат одним воздухом, и делят между собой одну и ту же кровь. Джонатан даёт ей то, что жизненно необходимо Клери, а та, в ответ, отдаёт ему всё, что имеет.

Из-за это дряни Кларисса не раз сбегала из-под крыла Джейса, не выдерживая ломки. Она билась в конвульсиях и рыдала от боли в выворачивающихся суставах, дышала через раз и слушала своё сбившееся с ритма сердце, пока заботливые руки Уейланда обнимали её со спины, каждый раз обещала ему, что в этот раз точно выдержит, но стоило ей остаться одной – тут же доставала припрятанное под матрасом фамильное кольцо и крутила его три раза вокруг своей оси, надевая на палец.
Клери знала цену того божественного транса, в котором находилась, пока брат торопливо избавлял её от одежды, знала, что затем неделю не сможет смотреть в глаза никому из своих родных и каждый раз со слезами на глазах клялась, что поддалась своей слабости в последний раз, но при этом прекрасно понимала, что стоит Джейсу отвернуться – она не выдержит. Клери рвала на себя волосы от мыслей о том, что косвенно виновата во всём, что произошло. Это она открыла перед Джонатаном двери Нью-Йоркского Института, это она принесла ему не один десяток секретных документов и пересказывала шёпотом то, о чём говорили за закрытыми дверями Зала Ангела. Клери пользовалась особым расположением благодаря своим талантам, и даже будучи уже уличённой в сотрудничестве со своим братом всё равно находила способы узнать что-то новое. Она раз за разом пыталась остановиться, уговаривала саму себя прекратить, но тяга к демонической крови была куда сильнее, чем доводы разума, голос Джонатана звучал в голове куда звонче, чем отчаянные крики Джейса, который тщетно пытался избавить её от зависимости.

-Радуешься, да? Превратил меня в подобие человека, и доволен.

Клери знает, что может бесконечно хамить ему и презрительно кривить губы. Она знает, что за каждое бранное слово её ждёт лишний синяк на бедре, а за попытками непослушания следует повышенная «цена» за наркотик. Клери умная девочка и многому научилась за этот год, потому привыкла не сопротивляться действию демонической крови. Она прислушивается к своему телу, ставшему поразительно лёгким, смеётся, легко и счастливо, когда чувствует дыхание Джонатана у своего виска, оглаживает ладонями его лицо, улыбаясь опухшими от поцелуев губами. В голове её – туман и рождественская ярмарка, а кожа покрывается мурашками лишь от его взглядов, таких же жадных, как и его поцелуи.

Клери позволяет поднять себя на руки и прикрывает глаза, довольно жмурясь, как наевшаяся сливок кошка. Она прекрасно знает, что стала причиной сгоревшего мира, что через несколько часов она перестанет быть самой счастливой в мире девушкой, что вместе с сознанием к ней вернутся воспоминания о смерти матери, безжизненных глазах Джейса и рассыпавшимся пеплом Саймоне. Клери осознает, что скоро будет обнимать саму себя руками и задыхаться от рыданий, прикрываясь смятыми простынями и прячась от брата за дверью ванной комнаты. С неё неделями не будут сходить его метки, и с каждым днём будет расти потребность в новой дозе наркотика. Она вновь и вновь будет противиться той судьбе, что он уготовил ей, а потом внезапно срываться, забыв о том, что держит её в этом мире. Это было бы похоже на игру, если бы не стоило миру его существования.

Клери с рассеянным видом дёргает брата за отросшую прядь волос.

-Я ведь всё ещё твоя принцесса, верно?

Она с облегчением ловит его улыбку и покорно принимает лёгкий поцелуй в висок. Ей понадобилось три дня разгромных сражений, не один десяток смертей, и долгожданная доза, чтобы осознать, кто являлся истинным виновником смерти Джослин, кто на самом деле подтолкнул Саймона и Джейса к самоубийственной лобовой атаке и кто действительно уничтожил этот мир. Клери потеряла всё, что когда-либо имела, она подарила мир чудовищу, которое называет своим братом, и не нашла в себе сил на то, чтобы преодолеть наложенное Магнусом заклинание, которое лишало её возможности покончить с собой. Джослин слишком любила свою дочь, чтобы позволить той сдастся, и пала жертвой своей любви к дочери.

Клери принимает для себя одно очень важное решение.

-Можно я не буду уходить утром? Ты говорил Джесс готовит вкусные блинчики.

Ей не нужно просить у него разрешения для того, чтобы остаться, но Кларисса отчего-то считает, что нужно обязательно уточнить. Она помогла брату сжечь мир, и предпочла свои потребности сохранности целого мира. Она лишилась всех своих родных и близких, и не могла умереть. Бороться она тоже не могла, потому как ломка рано или поздно вновь настигнет её, вновь за ручку приводя к Джонатану. Она сама виновата в том, что сотворила, и заслуживает самого жестокого наказания.

-Конечно, сестрёнка. Куда направляемся?

Уже через несколько часов сознание снова вернётся к ней, и миролюбивость сменится попытками вновь его убить. Но сейчас Клери лишь отстранённо размышляет о том, что если её ждёт чёртова вечность с ненавистным братом, то она хотя бы может сделать её чуть-чуть приятнее.

-Как насчёт Парижа? Помнишь, когда-то ты обещал мне прогулку к Эйфелевой башне?

Джонатан со смешком крутит на пальце фамильный перстень и растворяется в утреннем тумане, вместе со своей сломанной принцессой на руках.

@темы: Фанфикшн, Мои ОТП всем ОТП ОТП, TheMortalInstruments

---

they have that right

one direction isn’t even an actual boyband anymore its more like five random guys with different styles pitted together

we’ve got harry the indie artist


Louis the punk rocker who looks like he belongs in a post hardcore band


r&b artist Zayn


up and coming rapper Liam


and Niall the aspiring guitarist

i like the diversity
x

@темы: 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Day of Zayn

mooooooooore

Niall and Louis messing around during Over Again




















#body language is screaming#THIS IS MINE

@темы: 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Не сдержалась...

Мальчики в время выступления Майли Сайрус
Гарри: и что, это кого-то вообще заводит?
Найл: ну а чё, не плохо так.
Луи: это так мило. ща блевану.
Зейн: ребят, ну вы гонииите!
Лиам: о небеса, когда это наконец закончится?

@темы: Таракаши аплодируют стоя., 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Ходит слух...

Клип "Forever young" покажут в день распада группы

@темы: режиссерская хлопушка, 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it

---

Не могу перестать улыбаться

@настроение:

@темы: 4 British boys stole my heart and 1 Irish boy ate it